Валентин Васильев. Пушкиногорье. Гравюры. Комплект из 19 листов,

1970-е, стр. : 19 листов., обложка: Мягкая издательская папка-обложка., формат: Очень большой., состояние: Отличное. . Эти гравюры — как окна в другой век. Валентин Васильев, график с душой поэта, вырезал их резцом так, что каждая линия будто шепчет: «Здесь ходил Пушкин». Михайловское у него не просто усадьба, а чёрно-белый сон — деревья сплетаются в кружево теней, река Сороть блестит, как полоса цинковой доски, а дорожки парка ведут не к беседке, а прямиком в элегию. В 1970-х, когда создавалась эта серия, музей-заповедник ещё хранил следы войны: Васильев умел превращать шрамы на стволах лип в часть узора. 19 листов — это не просто виды, а главы одной истории. Вот Святогорский монастырь, где тени монахов сливаются с кладбищенскими крестами. Вот Тригорское — дом Осиповых-Вульф, чьи окна отражают облака, будто страницы писем Татьяны. А вот Саванкина горка: камень на холме, который Пушкин хотел купить, чтобы «умереть в виду любимых мест». Васильев режет линолеум так, что кажется — тронь гравюру, и пальцы запахнут смолой и типографской краской. Техника здесь не ради виртуозности. Чёрный цвет — не просто фон, а тишина, в которой рождаются строки. Белые линии — то ли лунная дорожка на озере Кучане, то ли морозные узоры на стёклах пушкинского кабинета. Если повесить такие листы в ряд, получится панорама: от мельницы в Бугрово до аллеи Керн, где «зарисовки с натуры» становятся диалогом с поэтом. Васильев знал эти места как свои ладони. Он десятилетиями приходил в Пушкиногорье с блокнотом, а потом переносил зарисовки на линолеум — материал грубый, но податливый, как земля под ногами. Его гравюры покупали музеи от Минска до Мадрида, но этот комплект — особенный. Кажется, художник оставил в штрихах тайные знаки: например, в «Вид на Петровское» вплел профиль Ганнибала, а в «Домик няни» — силуэт Арины Родионовны, словно тень на стене. В 1984 году гравюры Васильева из этой серии висели в кабинете директора Пушкинского заповедника Семёна Гейченко. Он говорил: «Валя умеет видеть то, что Пушкин называл „следы величавой были“»